Alitalia и мой личный груз [Новость добавлена - 20.12.2008]
[Новость добавлена - 26.06.2008]
История мальчика Цолака и человеческой ответственности богатого бренда перед теми, кто хотя бы раз им воспользовался
Действующие лица: Картина первая А в т о р (публике). Была в Италии. Участвовала в дебатах, пресс–конференциях, давала интервью. Расспрашивали о «Новой газете», об Анне Политковской. На обратном пути в аэропорту украли сумку. Хорошо, секундой раньше успела паспорт (зарубежный) достать из нее и билеты. Пока руками (русско–итальянский разговорник остался в сумке) изображала на регистрации, что со мной произошло, со всех сторон ринулись ко мне люди. Молодой человек пытался заговорить по–немецки (безуспешно), за ним подскочил солидный итальянский бизнесмен, спросил по–русски: «Чем могу вам помочь?». Меня провели без очереди через паспортный контроль. Заботились, переживали больше, чем я. Итальянский бизнесмен когда–то вел дела в России, а теперь только в Киеве, в России иностранцам работать трудно, рассказывал мне по дороге, и обокрали его точно так же, как меня, едва он в Москву приехал.. «Знаете, — говорила я итальянцу, смеясь, — моя якобы ручная сумка была набита всякой всячиной, почти неподъемна, я бы ее сейчас тащила на себе, а так иду налегке, просто с цветами…». Итальянец удивлялся: «Вы такая позитивная…». В Москве выяснилось, что мой багаж не пришел. С двух до трех ночи (или утра?) заполняла бумаги. Вызванное такси ждало на улице. За рулем была женщина. Повезла меня без денег. Друзья обещали встретить у дома и заплатить. Она поверила. Я перед ней тоже почему–то хорохорилась: «Чемоданчик хоть и на колесиках, но надо было бы везти его к такси, а так я совсем налегке…». Она повторила слова итальянца: «Вы такая позитивная…». Багаж не привезли ни в этот день, ни на следующий, ни на третий. Дозвониться ни по одному телефону не могу (или не отвечают, или заняты). И почему должна я звонить, а не мне? Зачем требовали оставить свои телефоны? Alitalia (именно ее рейсом я летела) каждый день мне говорит разное: то мой багаж уже прилетел, то его вообще нет в компьютере, то он летит вот сейчас, позвоните утром, то он в камере хранения, но взять его там нельзя, мне привезут, а когда — никто не знает, будьте дома непрерывно. И так шесть (!) дней подряд. «Вы Alitalia или советская овощная база?» — спрашиваю я в ярости. Что меня удивляет больше всего: ну ладно б наши так себя вели, а то ж — просвещенные европейцы. А в это время я обещаю быть на аукционе. Его проводит Благотворительный фонд помощи хосписам «Вера». (Фонд создан в конце 2006 года. Ради финансовой поддержки Первого Московского хосписа.) Бегу на аукцион. Смотрю там фотоработы Юрия Феклистова, Сергея Борисова, Льва Мелихова, Геннадия и Андрея Попова, Сергея Ястржембского и других. Придумали и бесплатно организовали выставку Мария и Андрей Поповы. На открытии фонда собирали пожертвования на реабилитацию тринадцатилетнего пациента хосписа Цолака Мнацаканяна. И всем, кто жертвовал деньги, дарили одну из этих фоторабот. Но до конца аукциона досидеть не могу, Alitalia обещала мне в тот вечер привезти мой чемодан. Привезли не мой чемодан. Долго уверяют, что он — мой. Еле отбилась. Хотя чемодан был большой, хороший. Друзья смеялись: может, надо согласиться?! А мне уже не до смеха. Вынужденное (шестидневное) сидение дома кажется пределом несвободы: с какой стати я должна приобретать этот опыт унижения? От моего позитивизма не остается и следа: я злюсь и даже плачу. А потом я знакомлюсь с Цолаком, и мне становится дико стыдно за свои страдания по поводу багажа. И тут мой редактор говорит: «Ты должна делать из своей жизни жанр. Соединить в одном материале историю с багажом и историю Цолака». Так вот: соединяю. Дорогая Alitalia! Багаж мне доставили. С оторванной ручкой и на седьмой день. Но это — мелочи. По сравнению с историей тринадцатилетнего мальчика из Армении Цолака Мнацаканяна. Картина вторая Москва, Доватора, 10. Первый Московский хоспис. А в феврале 2006 года врачи (мы уже вернулись в Армению) сказали: опухоль головного мозга. И что надо лететь в Москву. В Ереване такие операции не делают. Три месяца ушло на получение российской визы. Умоляли, просили, деньги давали, но все очень долго тянулось. 14 июня Цолак потерял сознание. Сделали пункцию головного мозга. Врачи сказали: шунт надо ставить уже в Москве. («Шунт — это такое искусственное приспособление, ну, как катетер, во–о–т такой длины, вставляется сюда в голову». «На себе нельзя показывать», — говорю машинально. «А–а–а, какая уже разница», — машет рукой Вардан.) Да, в Ереване врачи дали нам три дня. Только три дня, чтобы поставить шунт. Иначе будет поздно. А в Москве началось... В госпиталь Бурденко Цолака не приняли. По «скорой» увезли в Тушинскую детскую больницу. 20 июня 2006 года. Цолак опять теряет сознание. Снова пришлось делать пункцию, ставить наружный дренаж, а потом уже шунт. Врач говорит мне: «Операция прошла хорошо. Но ваш сын не будет видеть». Я закричал: «Как не будет видеть? Доктор, умоляю, сделайте так, чтоб хоть немножко он видел!». Врач тоже закричал: «Какой видеть? 5% даю, что он вообще выживет. А вы — видеть!». Зрение, говорит врач, ухудшилось из–за возникшего диабета. Господи, мало нам опухоли, еще и диабет. Тут я совсем с ума сошел, выскочил на улицу, плакал, кричал, орал. Но еще не знал, что самая большая беда получится через два дня. Через два дня — 22 июня — назначили химиотерапию. Позже выяснится, что пункцию надо было брать у Цолака со спины, а ее из головы взяли. Может, тогда шунт засорился, может, в другой раз. Но шунт уже засорился, а никто об этом не догадывался. Вечером того же дня Цолак теряет сознание. Опять реанимация. Вроде бы стало лучше. Мы думали: Цолак заснул. А ребенок уже был в коме. 27 июня вновь операция — третья по счету. Меняют шунт. И… Цолак теряет речь, движение, перестает глотать. Мы кормим его через трубку. Через клизму убираем кал, мочу. Врачи говорят: «Ребенок не принял химию!». Или: «Может быть, и была где–то допущена ошибка». Мы уверяем врачей: «Мы никого не судим. Спасите нашего ребенка». Никто на это уже не реагирует. Из одной больницы Цолака выписывают, в другие не берут. «Какая реабилитация? — говорят врачи. — Он никогда не выживет. Атрофия мозга — вы понимаете, что это такое?». Мы понимаем. Но мы же — родители. Это наш сын. Ему тринадцать лет. И он уходит. Обходим все больницы подряд. Везде нам говорят: зря пришли! дайте ему умереть! он не выживет! нету такого лекарства, чтобы могло спасти вашего ребенка! возвращайтесь домой в Армению! Я спрашиваю: как же мы повезем Цолака в коме домой? Он же умрет в самолете! А врач в научно–практическом центре помощи детям так беззлобно и устало говорит: да какая вам разница, где он умрет? Он все равно умрет, и очень скоро. Деньги у нас к тому времени совсем кончились. И вот 1 ноября 2006 года меня уговорили, что «лучше всего» отвезти Цолака в хоспис. Картина третья Место действия: то же, Первый Московский хоспис. В а р д а н. О хосписе я слышал, что это что–то такое, где все уже бесполезно и безнадежно и где даже врачей нету. Раз уж Цолаку все равно суждено умереть, говорили мне, то лучше пусть он умрет «легче, то есть без страданий». Все равно… Лучше пусть… И это — о смерти сына. Но вот я увидел хоспис. Никакого запаха смерти. Ничего демонстративно несчастного. Оборудование, приспособления — по последнему слову техники. Продумано, рационально, удобно. И в то же время как–то — очень по–домашнему, по–человечески. Знаете, нам во всех больницах, где мы до хосписа были, даже чайник не разрешали включать. И за все–все я очень сильно платил… А в хосписе Вера Васильевна Миллионщикова мне первым делом сказала: «Это такое место, где ни копейки с вас не возьмут». Сразу выделили вот эту огромную комнату. И мне, и Шушаник разрешили жить тут с Цолаком. Картины на стенах, цветы на столе, коврики, вязаные салфетки. Мы не могли прийти в себя от этой красоты… В 8.30 утра заходит Вера Васильевна, посмотрела Цолака, рукой сама туда, куда мы клизму ставили, полезла, спросила: когда был стул? Пришли сестры, сделали клизму. Мы были в шоке. До этого только сами Цолаку клизму делали. Потом В.В. спросила: когда мыли ребенка? А мы его за полгода вообще ни разу не мыли. Нам страшно было: вдруг ногу или руку ему сломаем. А сестры аккуратно взяли Цолака, сверхосторожно и высокопрофессионально помыли его. Потом покормили Цолака. Потом покормили нас. Я говорю Шушаник: «Что это? Где мы? Объясни мне!». Так прошел день, два, три, четыре. Цолак не умер. Мы поняли, что попали не в Дом Смерти, а в Дом Надежды. А тем временем выяснилось, что Цолак может умереть от того, что не глотает еду. Понимаете: не от своей болезни, а от того, что не глотает. И сестры стали ему делать зонд так, чтоб не просто в него еду бросать, а чтоб он глотал. Потом начали «работать» с хрипом, и хрип ушел. Каждые два часа осторожненько переворачивали Цолака и смазывали пролежни. И пролежни «ушли», а новых уже не образовывалось. Недели через три Цолак открыл глаза. Потом начал двигаться: просто руками и ногами в постели. А к Новому году Цолак встал!!!!! Еще опираясь на нас, еле–еле передвигая ноги, но пошел!!! Сам!!! (А ведь полгода был в коме. 183 дня и 183 ночи.) Потом каждый день сестры делали ему массаж. И Цолаку становилось все лучше и лучше. Это был сон. Только сон может быть таким прекрасным. Жизнь — мы уже знали — нет. На день по нескольку раз к нам в палату заходит Вера Васильевна. Смотрит Цолака, все сама контролирует. Все время спрашивает: «Деньги есть?». Я говорю: «Есть». Она: «Покажи!». И заставляет взять то тысячу рублей, то две. Или: «Цолаку нужны гранаты. Ты купил?». Я: «Купил». Она: «Покажи». Вы не поверите, но сестры каждый день приносят нам в палату цветы... Наш младший сын Ашот, ему одиннадцать лет, приехал к нам. Мы его полгода не видели. Ашот стал добровольцем в хосписе. Помогает сестрам ухаживать за больными. А 10 апреля Цолака проверили на МРТ — и оказалось, что опухоль мозга исчезла. Нет ее, понимаете! Совсем–совсем нет! Сегодня Цолак говорит, смеется, ходит, занимается лепкой, играет на компьютере и учит английский. Из хосписа нас никто не гонит, но после всех нейрохирургических операций и шестимесячной комы Цолаку нужна такая реабилитация, какую не могут предоставить ему ни в России, ни в Армении. Картина четвертая Кабинет главврача Первого Московского хосписа Веры Миллионщиковой. Пятнадцать лет Вера возглавляет Первый Московский хоспис. Супер–энергичная женщина. Но без надрыва. Умеет все. Сама пять лет строила Первый Московский хоспис. Получала кредиты, делала реконструкцию, добивалась европейского качества, категорически отвергала халтуру. До этого даже отделением никогда не руководила. Была просто врачом–онкологом. А тут и строила, и штат набирала, и выездные бригады организовывала, и на дому больных опекала. В е р а. История с Цолаком — это любовь родителей. Мои назначения смешные. Просто началось с того, что люди впервые спали в человеческих условиях… Вардан говорил тебе, что первые две недели они нам не верили? Ну, что все это бесплатно, бескорыстно. Но в том–то и дело, что одна из заповедей хосписа: брать деньги с уходящих из этого мира нельзя. Наша работа может быть только бескорыстной. Мы здесь учимся смирению. И держаться за маленькие радости. Вот этого человека сто раз в день рвало, а теперь только два раза. Вот тот орал от боли беспрерывно, а сейчас ему больно, лишь когда он во сне переворачивается. В небесах наших повседневных, мелких, мрачных — вдруг свет и благословение! Бог дал нам Цолака. Мы ничего для этого не сделали, но Бог милостив. Я каждый день повторяю своим хосписным сестрам: вот вы когда едете с утра на работу, говорите себе: там мне сегодня Цолак улыбнется! Это же счастье! Понимаешь, не мы ему, а он, Цолак, дал нам силы. Ведь когда его привезли к нам, сказали: проживет два дня, не больше. Картина пятая А в т о р. Пока Цолак болел, его родители потеряли все. Ну, прежде всего — работу. Потом продали в Ереване все, что можно продать: квартиру, машину, гараж, дом бабушки и дедушки Цолака. В дикой спешке, за полцены. Покидая Армению, не успели оформить на сына инвалидность. Теперь Цолаку даже пенсия не положена. Хотя эта пенсия была бы 15 долларов в месяц. Кстати, в Армении Вардан работал режиссером в лучшем театре страны и получал 50 долларов. В России у них нет постоянной регистрации. Здесь не могли устроиться ни на какую работу, страх потерять сына все время держал их у его постели. А теперь я вернусь к Alitalia. Дорогая Alitalia! Мне лично не нужно от вас никакой компенсации. Ровным счетом ничего. Даже извинений. Но! Вы ведь и вправду очень дорогая авиакомпания, да? Я слышала, собираетесь продать себя «Аэрофлоту» — и очень задорого. Так, может, вы поучаствуете в судьбе Цолаха Мнацаканяна? Не потому, что должны, обязаны, а просто потому, что у вас есть такая возможность. Вы можете не обратить на мой текст никакого внимания или спросить меня: а при чем тут я? Да абсолютно ни при чем! Но я обращаюсь к вам, Alitalia, не из–за моего пропавшего багажа. И не предъявляю претензий… Просто хорошо помню тех итальянских людей, что ринулись ко мне на помощь в аэропорту города Болонья. По–моему, им не было разницы, какой я национальности. Это были просто люди из просто жизни. P.S. Президент фонда помощи хосписам «Вера» Анна Федермессер (или просто Нюта, младшая дочь Веры Миллионщиковой) сказала мне, что на том аукционе, с которого я сбежала, собрали для Цолака 12 тысяч евро. Плюс еще 9 тысяч евро — из частных пожертвований. Но счет из гамбургской клиники пришел на 117 900 евро. К сведению Alitalia и всех, кто хочет помочь Цолаку: Зоя Ерошок 25.06.2007 |
На главную Напишите нам письмо Карта сайта
При полной или частичной перепечатке текстовых материалов ссылка на http://www.pallcare.ru/ обязательна.
© 2006—2025 Паллиативная/Хосписная помощь
